Показать изображение крупным планом

Закрыть

– С театра. Началось все с того, что приехал Томас Остермайер, и мы пригласили его театр "Шаубюне" на фестиваль "Территория" в Перми. Там возникла идея предложить ему преподавать у нас в Школе-студии МХТ на курсе, который сейчас уже стал Седьмой студией. Спустя некоторое время я собирался ставить спектакль "Отморозки", а Томас предложил выпустить его в Берлине и показать в рамках фестиваля F.I.N.D. в Шаубюне. Вот так постепенно стало появляться все больше связей и проектов.

– Как вам жилось и работалось в Берлине?
– Берлин – любимый город, в котором я чувствую себя очень комфортно и абсолютно по-домашнему. Лет пять назад мне нужно было провести где-то месяц, чтобы написать инсценировку "Мертвых душ", которые я потом сделал в Латвии. Я выбрал Берлин. Снял квартиру в районе Хакешер Маркт и в перерывах между работой просто гулял по улицам. В этот приезд я как-то особенно влюбился в этот город и понял, что мне оттуда не особенно хочется уезжать.

– Чем вас так привлекает этот город?
– Там есть, с одной стороны, старое, приятное, потертое, наследие "совка" – восточный Берлин с его закоулками, еще пахнущими ГДР. С другой стороны, все достижения так называемого "цивилизованного мира". Есть Берлин западный, который, по-моему, потерял свое очарование. Мои симпатии принадлежат восточной части. Находиться в этом городе – сплошное удовольствие: ходить в театр, слушать музыку или смотреть современный танец. Берлин в годы правления Клауса Воверайта приобрел черты международного центра, очень молодого по духу, очень толерантного, спокойного и обаятельного.

– Вы могли бы снять кино в Берлине?
– Легко! Да я там и жизнь свою себе легко представляю. В Берлин я езжу просто жить, как на дачу. Это город, в котором можно просто жить. И получать от жизни удовольствие.

– Недавно в берлинской Komische Oper вы поставили "American Lulu". Как сложились отношения с немецкой труппой?
– Труппа спектакля была интернациональная, мы собрали лучших актеров со всего мира. Театр сам очень хороший и веселый: туда пришел новый руководитель – потрясающий, фееричный Барри Коски, и все, кто работает там, большие профессионалы. Проблем вообще никаких не было, работал с удовольствием. Я знаю, что спектакль идет удачно, его даже продали.

– В смысле?
– Это такая практика в опере. Постановка вышла за пределы Берлина: ее будут показывать и в других городах, в Вене, в частности.

– Русский и немецкий театр похожи?
– По структуре – да: и там, и там репертуарный театр и постоянные труппы. Они различаются в первую очередь по своей миссии и осознанию себя по отношению к аудитории. Русский театр никак не может распрощаться со старыми мифами и комплексами. Его шатает, он не может найти свое место в диалоге с современной публикой. А сама публика тоже не может понять, что ей нужно в театре. У нас до сих пор возможны вопросы про "осовременивание" классики и дискуссии о праве режиссера интерпретировать драматургию.

Немецкий театр, который сегодня, на мой взгляд, перешел пик рассвета, тоже находится в легком кризисе. Но он прекрасно понимает, про что он и зачем. Театр там – пространство для коммуникации и диалога. И в то же время важный социальный институт: он снимает неврозы, проговаривает болячки, не чурается серьезных тем, может быть идиологичен, как у Касторка, или не чуждым развлекательности, но умной и красивой – это развлечение высшей пробы. Немцы вообще выбирают лучшее.

– К тому же в Германии билеты доступнее. Уверен, ваш знаменитый спектакль "Околоноля" стоил бы там значительно дешевле.
– Вы правы. В Германии ведь тоже есть очень дорогие спектакли с производственной точки зрения или по актерскому составу, но там не задирают цены, потому что им дотации даются. И потому что у них театр – для людей.

– О чем будет ваш новый проект в Шаубюне?
– Это будет спектакль по Сорокину, которого в Германии любят и много издают. Я хочу использовать несколько его текстов, мы с ним как раз работаем над композицией. Возможно, опробуем ее на фестивале F.I.N.D. в этом году, перед премьерой в декабре.

– А Москву немцами порадуете? Кого, кроме Остермайера, ждать в Гоголь-центре?
– Невозможно сегодня сделать хорошую театральную программу без немцев! Мы будем вести переговоры с Михаэлем Тальхаймером. Из авторов обязательно возьмем Фасбиндера.

– В фильме "Измена" главную женскую роль играет немка. Чем вас покорила Франциска Петри?
– Мы перебрали всех русских и балтийских актрис, итальянок и француженок, но все никак не могли попасть. А потом на кастинг пришла Франциска, женщина с каким-то уникальным лицом! Я подумал: здесь что-то интересное должно случиться. И я безумно рад, что в результате именно она снялась, потому что она привнесла помимо какой-то невероятной личной инфернальности еще и профессионализм, готовность к любым экспериментам. Она смелая. И не случайно она сейчас получает много призов на фестивалях.

– Франциска рассказывала нам, что у вас возник хороший личный контакт.
– Это так. Мы просто стали смотреть, кто наши любимые актрисы. Выяснилось, что это одни и те же дивы: Шарлотта Рэмплинг, Изабель Юппер, Тильда Суинтон. И я всегда говорил, что Франциска должна в эту сторону развиваться, она на них, этих див, похожа. Она магнетическая актриса, и с ней очень хочется продолжать работать. И мне кажется, если бы она была не немкой, а француженкой или американкой, то карьера у нее уже давно была бы в супертопе.

– Немецкое кино в кризисе?
– Немецкое кино действительно в кризисе, как и российское. Очень мало ярких премьер, поэтому артистам трудно состояться. За многие годы мы знаем только Тыквера и фильм "Жизнь других" режиссера, имя которого я не могу выучить…

– … фон Доннерсмарком
– Точно. Немецкие актеры становятся популярными, только если начинают работать в Голливуде, как Вальц у Тарантино. Пока всех побеждает американское кино.

– Снимая "Юрьев день", вы сотрудничали с немецкими продюсерами и кинофондами. Как они вам помогли при работе над картиной?
– Нам нужен был чистый звук, и мы позвали немецких звукорежиссеров, которые ради нас приехали в Россию и снимали с нами кино на морозе. Всю перезапись мы делали в Германии: у немцев хорошие студии, хороший опыт. К тому же иногда это дешевле, чем в Москве. Так что звук "Юрьева дня" – немецкий.

– В чем, на ваш взгляд, преимущество немецкой системы поддержки кино? Чему мы можем поучиться?
– Неважно, театр это или кино: главное, немцы не воруют! Во всяком случае, столько, сколько у нас. В России ведь долгое время существовали странные схемы: выделялись деньги на кино, которое потом никто не видел.

– Если судить по вашим спектаклям, вы любите немецкую музыку.
– Заметно? Я люблю берлинское кабаре, на нем целиком построен мой спектакль "Зойкина квартира". В "Зойке" мы взяли песенки 20-30-х годов, перевели их, сделали новые аранжировки. Это очень теплая, будоражащая фантазию музыка. Ну и кроме того, я очень люблю эстраду 50-70-х годов – Гизелу Май, Цару Леандер.

– И, очевидно, Веру Шнайденбах. Как в ваш "Лес" попала исполнительница, известная даже среди немцев в довольно узких кругах?
– "Лес" вышел для меня целиком из каталога Neckermann, который в советское время лежал в каждом интеллигентном доме. Ребенком я втихаря разглядывал его картинки: там были белокурые красавицы, страницы белья, мебели. По нему нельзя было ничего заказать из "совка", но это были картинки другой жизни, потребительского рая.

– Получается, в основе "Леса" – эстетика ГДР?
– Конечно. И мне это все очень нравится, это что-то из детства. Помню, у всех были мещанские мечты о полированной гэдээровской "стенке", кажущейся, может быть, ужасной сегодня. Вот эта ГДР, улучшенный вариант "совка", и явилась внутренним референсом в эстетике "Леса". Отсюда у нас фотообои, женщины в синтетических париках и клеше, водолазки из люрекса…

– Вы говорите по-немецки?
– Представляете, нет. Я немецкий начинаю понимать, например, когда мы репетируем. Или мне так только кажется. Но, конечно, мне придется им заняться, что и говорить.

Беседовал Николай Мизин

Видеоинтервью Кирилла Серебренникова смотрите на официальном канале МИД Германии в YouTube.